Путеводная звезда [= И нет любви иной...] - Анастасия Дробина

Старая керосиновая лампа коптила нещадно, и Настя погасила ее. Нашарив в темноте на подоконнике спички, запалила две свечи, отодвинула медный, весь изъеденный зеленью подсвечник на край стола. Шел уже третий час ночи, сыновья с женами и детьми давно спали в соседних комнатах, а Настя все никак не могла заставить себя лечь.

В полночь к ней неожиданно заявился Митро – весь в снегу, лохматый и злой как черт. С порога он объявил, что Настин любимый старший сын сегодня увез из мужнина дома Иринку и чем это теперь закончится – уму непостижимо. Настя всполошилась, кинулась будить младших сыновей, допытываться – кто сегодня последний видел Гришку, но и Ванька, и Петька, и Ефим лишь хлопали спросонья глазами да божились, что видели брата только утром, а после – нет. Растерянная, ничего не понимающая Настя попыталась хоть как-то успокоить Митро, но тот ничего не стал слушать, проворчал: «Яблочко от яблони…» и, не прощаясь, ушел домой. И сейчас Настя одна сидела за столом в старой кухне Макарьевны, смотрела на отражающиеся в оконном стекле язычки свечей и растерянно думала: что теперь будет? И что это взбрело Гришке в голову? И как она, родная мать, ни о чем не догадывалась? И как Иринка с выводком детей, беременная, решилась на такое? И давно ли они сговорились, и как умудрялись скрываться от всех, и что теперь скажут Картошки, и не дойдет ли до драки?

Ходики хрипло отбили три. Устав от тревожных мыслей, Настя встала, бережно открыла футляр с гитарой. Пробежавшись пальцами по ладам, она заиграла было «венгерку», но, когда дошла до любимой, мелодичной, состоящей из тоскующих переборов части, под окном вдруг заскрипел снег… коротко взвизгнула калитка… кто-то чуть слышно стукнул в окно… Настя, вздрогнув, опустила гитару. Стук повторился, шаги были слышны уже у крыльца. Настя встала, положила гитару на стол, сняла с крючка шаль. Устало подумала: «Ну, что еще-то, господи?» – и пошла открывать.

На крыльце стоял Илья. Забыв отпустить ручку двери, не замечая того, что в сени с улицы заносятся хлопья снега, Настя молча изумленно смотрела на него. Затем вполголоса сказала:

– Вот только тебя мне сейчас не хватало…

Муж молчал. Он почти не изменился за эти пять лет. Лишь лицо еще больше потемнело, осунулось, резче выступили скулы, глубокие морщины перерезали коричневый лоб, еще больше прибавилось седины в волосах. Глаза смотрели из-под сросшихся мохнатых бровей внимательно и настороженно. Рядом с ним стоял скуластый, взъерошенный подросток в огромном кожухе. Переводя взгляд с мальчишки на мужа, Настя растерянно вздохнула:

– Что ж на пороге-то стоять? Заходи…те.

Илья опустил взгляд, неловко шагнул через порог, протолкнув впереди себя Митьку.

Ему стоило больших трудов, вернувшись из трактира Парфеныча в табор, растолкать храпящего на весь шатер дитятю и заставить идти с собой на другой конец города. Но Илья малодушно посчитал, что, если он явится с мальчишкой, Настька по крайней мере не сразу его выгонит. Сейчас Митька замер у двери, не сводя с Насти глаз. Та улыбнулась, погладила его по спутанным волосам.

– Ты что на меня так смотришь? Чей ты, как зовут? Снимай кожух. Замерз, поди?

– Ничего, мы привычные, – солидно ответил Митька, с удовольствием выпутываясь из безразмерного кожуха и стуча по полу валенками. – Я из прохарей, Дмитрий Матвеевич.

– Есть будешь, Дмитрий Матвеевич? – без тени улыбки спросила Настя.

– Спасибо, нет. Вот ежели бы соснуть чуть-чуть, так и в рай не надо…

– Пойдем. Да не бойся, там мои сыновья спят. Положу тебя с младшими. – Настя взяла Митьку за руку, повела в комнаты, бросив через плечо Илье: – Ты раздевайся и садись.

Илья медленно пошел из сеней в полутемную кухню. Все тут было ему знакомо: и огромная беленая печь, и горшки на полках, и ухваты с кочергами в углу, и пестроватая, местами порванная занавеска, перегораживающая кухню надвое. Двадцать лет назад там, во второй половине, на огромной кровати спала хозяйка – добродушная, толстая Макарьевна, страстно обожавшая цыганские романсы и всегда сдававшая комнаты хоровым цыганам. Они с Варькой, когда были молодыми, обитали здесь целых полгода.

Значит, они тут все теперь живут, его семья… Что ж… Конечно, лучше своим домом, в Большом-то и без того повернуться негде. Илья прошелся по кухне, поправил фитилек моргающей свечи. Заметил лежащую на столе Настину гитару, взял ее в руки, присел на скрипнувший табурет. Машинально проверил настройку. Глядя в окно, на кружащийся снег, вполголоса напел старую песню, которую когда-то любила Варька: «Ай, доля мири горька, рознесчастно, дэвлалэ…»

От двери донесся шорох, и Илья, вздрогнув, осекся. Настя, кутаясь в большую шаль и прислонившись к дверному косяку, стояла на пороге кухни. Илья смущенно отложил гитару. Настя, подойдя, молча взяла ее, убрала в футляр.

– Устал мальчик, – спокойно, не поднимая глаз, сказала она. – Повалился и уснул сразу же, подушки не успела дать. Кто он тебе?

– Родственник.

– Что-то я не слышала про твою родню-прохарэнгирэн.

Илья промолчал. Дождавшись, пока Настя сядет напротив, спросил:

– Ты про Гришку с Иринкой уже знаешь?

– Да, Митро заходил. Это ты устроил, что ли?

– Ну, я… Арапо тебе сказал?

– Нет. – Настя усмехнулась. – Сама додумалась. Где Гришка тебя нашел?

– В таборе, пришел коней смотреть… Я его в Смоленск отправил, там наши зимуют сейчас. И… и сам туда же поеду, так что не бойся. Со мной не пропадут они.

– Ты откуда?

– Из Крыма.

– Далеко.

– Здесь проездом. Ненадолго.

– Хоть на этом спасибо.

– Если скажешь – уйду.

– Зачем? Дай мальчику отдохнуть. И сам посиди, хоть погляжу на тебя. Столько лет не виделись.

– Как дети-то? Ефим не женился еще?

– Нет, слава богу.

– Я ему невесту сосватал. Из наших же, Мишки Хохадо девчонка, красавица. Должно быть, скоро явятся сюда, так чтобы ты знала.

– Ну, значит, женим… Где это ты Мишку встретил?

– В Одессе, он сейчас с влахами болтается.

Еще несколько минут они обменивались короткими фразами, затем как-то разом замолчали, и в наступившей тишине стало слышно тиканье ходиков и ворчание ветра в печной трубе. Илья смотрел на розоватый круг света на столе. Понимал, что надо убираться. Что и являться сюда было незачем. Что лучше бы она дверь захлопнула перед его носом, все проще было бы, а теперь вот как уходить? Что ей сказать? И что отвечать, если Настька спросит: «Зачем пришел?» Хотя она и не спросит… Сидит спокойная, будто вчера расстались, молчит, кутается в шаль. Он уйдет – она ляжет спать, только и всего. Пять лет прошло… чужие они теперь. И что вдруг в голову взбрело? Зачем потащился сюда? – с неожиданной злостью подумал он. Да еще на ночь глядя заявился. Про Ефимову невесту и написать можно было бы…